Главная Страница

Литературная Страница А. Милюкова

Карта Сайта Golden Time

Новости

Читать Следующую Главу

Алексей Милюков

РОДЕЗ
Зимняя сага с элементами нон-фикшн и гротеска


Глава 1. Магия новых мест

Глава 2. Добро пожаловать в рай

...

Глава 3. Правила и нормы райского общежития

Глава 4. Быть или не быть



Глава 3. Правила и нормы райского общежития

1.

Банкет, последовавший вслед за принятием решения о новой жизни, поражал воображение чрезмерностью размаха. Все было в какой-то превосходной, преувеличенной степени – можно было и не так широко, можно было и поскромнее; достало бы и половины имеющегося. «Ты больше, чем просят, даешь».

Действо происходило в Фонтанном зале; фонтан же был таков. Посреди помещения, в беседке из живых роз находилось сооружение из стекла и хрусталя, напоминающее многоярусную вазу, из вершины которой била струя, разбегающаяся и стекающая вкруговую вниз – с уровня на уровень, подобием ступенчатой пирамиды.

Случались в истории наших скитальцев ящики шампанского, доходили слухи и о ваннах. Но фонтана шампанского не видел еще никто из путешественников, ибо это был именно фонтан шампанского, пушкинских «пенных струй», золотых, играющих, набираемых теперь в бокалы без меры.

Кроме цветов и фонтана, зал украшали еще и многочисленные статуи из льда, в человеческий рост, изображающие танцовщиц в жетэ и арабесках. Изумляло то, что труд ледяных скульпторов был рассчитан всего-то на пару часов созерцания, а уж по поводу стола, к фонтану и статуям впридачу, можно было еще раз смело воскликнуть: «Ну, столько-то зачем?»

Сочное мясо крабов розовело в надрезанных панцирях. Устрицы и мидии дышали холодом в половинках собственных раковин, отливающих перламутром. Горы икры, обложенные зеленью и слезящимися дольками лимона, влажно мерцали в металлических судках. В хрустальных же судках томились щупальца осьминогов под гранатовым соусом, а в контраст холоду перламутра и льду статуй – тепло, по-домашнему булькали и дымились всевозможные жюльены с креветками, грибами, и прочее, и прочее – и не будем больше утомлять читателя описанием блюд, ибо сами мы с читателем, слава Богу, не голодны.

Был объявлен вечер при свечах, свет погас – остались гореть лишь бронзовые канделябры на столах, да фонтан и ледяные статуи были просвечены насквозь, навылет, контровым светом направленных электрических ламп. Всё это впечатляло – платиновое свечение изнутри ледяных линз и островки живого свечного огня.

Протокольные речи были сказаны, первые бокалы выпиты; вечер завязался. Народ толпился группами, были слышны смех и гулкий стук бокалов край о край, ибо, как известно, дорогой Александр Сергеевич, хрустальные бокалы, наполненные шампанским, не звенят – но образ есть образ, и он превышает бытовую правду, и поэтому скажем – были слышны смех и звон бокалов!

Однако, было в сегодняшних кучкованиях и нечто необычное. Человеку со стороны могло бы показаться, что здесь собрались светские, внешне совершенные и элегантные, но все сплошь – косноязычные люди, сборище неполноценных с каким-то безысходно общим для всех речевым дефектом, сборище, которое нужно немедленно, в полном составе стройными рядами отправлять к логопеду. И что примечательно – прежние удовольствия в виде обилия блюд и вин сегодня каким-то странным образом теряли свою искушающую силу ввиду – смещения, какой-то ассиметрии старых приоритетов и необходимости учитывать особенности новой атмосферы.

– А-а, ч-ч-ч... – говорил кто-нибудь, тут же с испугом закрывая рот ладонью. – Вот, бл-л... э-э... чуть было не... это... Короче, одним словом, эм-м... хорошо!

В такой же манере вели свои речи и прочие «русскоязычные». Даже люди, прежде не злоупотреблявшие жаргонными словами, оказались, к своему изумлению, в положении того индуса, которому было запрещено думать о белой обезьяне – речь повсеместно оказалась парализованной, «белая обезьяна» речевых нечистот поглотила сознание.

Хуже всех было Петрович-сану. Отчаявшись в этот вечер сказать что-либо связное, он угрюмо рвал руками клешни краба и злобно курил, скривившись лицом.

– Как настроение, Петрович-сан? – спросили у него.

Петрович-сан безмолствовал.

– Петрович-сан, как настроение? – спросили еще раз.

– Сидю та пердю! – вдруг свирепо прорычал страдалец с каким-то отчаяньем в голосе и почему-то с украинским оттенком.

– Нельзя! – зашикали на него. – Нельзя, Петрович-сан! Мораторий!

А между тем фраза, которую выкопал этот угрюмый немой из дальних уголков своего сознания, была не чем иным, как «сest du temps perdu» – сожалением о напрасно потраченном времени, пусть и плохо выраженным по-французски. Иными словами, Петрович-сан высказался о банкете неодобрительно.

Неожиданно к столу, где попивал виски Решетников, подошла Оля Бойко с принтерной распечаткой на машинописных страницах.

– Вот, Саш, я принесла, что ты просил. – Оля говорила это тоном секретарши, сознающей добросовестность и качество сделанной ею работы.

Незадолго до начала банкета Оля заходила в сеть из компьютерного зала «Парадиза», скачала для Решетникова информацию по известным лавинным катастрофам, сделала перевод и распечатку. Саша, приблизившись к одному из канделябров со свечами, стал просматривать текст, произнося некоторые фрагменты вслух:

– «Общие характеристики лавины – непредсказуемость... внезапное потрескивание, переходящее в шипение... шелестящий шум... отделяется участок снежного склона...» Так. «Австрийские Альпы, Гоппенштейн... во время схода лавины многие туристы погибли прямо в отеле... Убийцей… не сама лавина, а воздушная волна, идущая впереди снежного вала...» Так. «Воздушная волна вызывает внезапный перепад атмосферного давления, приводящий к мгновенной потере сознания, а иногда к разрыву легких...» Ну, слава Богу, у нас все живы! – облегченно рассмеялся Саша. – Как-то мы этот этап проскочили, спали, как уже убитые! Дальше. «В Дарьяле за десять минут… плотина из снега, камня и льда длиной три километра и высотой сто метров... вода Терека стала быстро заполнять возникшую чашу, образовалось озеро... через семь часов плотину прорвало… массы воды, льда и снега снесли с лица земли несколько селений…» Так, теперь 13 апреля 1997 года, уже рядом. «На Транскавказскую магистраль за сутки сошло пять снежных лавин». Пять! Ага, вот и мы, наконец. «Родез... – глаза Решетникова сверкнули веселым огнем. – ...Сход лавины в предгорье и примыкающее ущелье с участком горной дороги… в безлюдном месте… без селевых потоков и камней... Сведений об ущербе и пострадавших нет, в национальную службу экстренной помощи «112» обращений нет… техника для расчистки выслана…» Вот, ч-ч... то есть, вот незадача! – едва не вскричал Саша. – Техника уже выслана! Ладно – селевые потоки, но камни очень бы нам не помешали! Спасибо, Оля, – улыбнулся он секретарше. – Теперь, пожалуйста, следи за сообщениями о процессе и планируемой дате, когда трактора сделают свое гнусное дело. Теоретически я мог бы подключить Петрович-сана, чтобы он по количеству техники и параметрам завала рассчитал наши перспективы, но мне кажется, что французы быстрее объявят дату сами.

– Саша, у меня есть предложение к тебе... – Оля неожиданно опустила глаза.

Решетников окинул ее взглядом с ног до головы, все понял, но сделал вид, что нет.

– Что? Какое предложение?

– Да вот, видишь ли... – замялась она. – Послушай, может быть, нам вместе как-нибудь э-э... прогуляться по… интернету?

– Да, – улыбнулся Саша. – Век, действительно, кончается, новый на подходе. Как-нибудь ты приготовишь мне свежую информацию на ужин, и мы прогуляемся по островам Тихого океана.

– Cмейся, смейся, – вздохнула Оля. – Прости, что завожу разговор, но... Я знаю, что у вас с Аней какие-то трения, я видела, как она танцевала… м-м-м… хочу сказать, что если надумаешь…

Саша пропустил мимо ушей и ее прозорливость, и ее предложение, и взял Олю за руку

– Слушай, у меня один бестактный вопрос к тебе.

– Да, давай.

– Оля, у нас с тобой, извини, что-нибудь было?

– А ты сам не помнишь?

– Что я должен помнить? Если спрашиваю, значит, не помню!

Саша извлек из своей памяти старый сюжет, когда на одном из переездов автобус по дороге завез коллектив в торговый ангар и труппа на полчаса разошлась. Артисты были на пределе усталости, но у техников пошли уже третьи сутки бессонницы – момент, когда явь путается не со сном, а с галлюцинациями, поскольку уснуть к этому времени невозможно от перевозбуждения.

Саше необходимо было купить себе что-то из одежды (он нерасчетливо отправил часть своего гардероба со сценическим грузом в другой город), и теперь, как зомби, в сомнении стоял у зеркала, приложив к себе новые выбранные шорты.

– Оля! – остановил он проходящую мимо соплеменницу, – Я вот, типа, сомневаюсь. Скажи, могли бы меня девушки полюбить в этих штанах?

– Да я тебя и без этих штанов бы полюбила! – энергично ответствовала Оля.

Приехав глубокой ночью в новый город, Саша зашел в одиночный Олин номер со своим и Олиным чемоданами.

– Не знаю, что на тебя подействовало так благотворно, – съязвила теперь Оля, – но ты прямо с порога отставил чемоданы в сторону, лег на мою кровать и уснул! А через несколько часов мы уже опаздывали на новый переезд.

– А я думал, мне это приснилось. А ты где спала, рядом?

– Конечно, в твоих объятиях, не на полу же.

– Я в том смысле, что причинил тебе неудобства.

– Да лучше б причинил, – снова съязвила Оля.

В то время, когда соратники делились воспоминаниями, к банкетному столу неожиданно подошел Магический Поцюк, который, худого слова не говоря, принялся молча и молниеносно поглощать крабов, канапе и салат с креветками и мидияи – всё то, с чем он только что разделался на предыдущем столе, и за что теперь с неиссякаемой энергией принялся на этом.

– Ну, всё! – в отчаянье воскликнула Оля. – Всё! Пропал Калабуховский дом! Пропал стол! Ты, Поцюк, хоть бы что-нибудь сказал для приличия! Неудобно все-таки, вроде как с людьми общаешься, находишься в коллективе! – забыв о своих личных проблемах, Оля принялась «организовывать» Поцюка.

– Еще чего! – ответствовал хмельной Поцюк, пережевывая халяву. – Ляп... это... Скажешь еще чего-нибудь ненароком, а потом не оберешься такого го…

– Что, «го»? – пытливо насторожилась Оля.

– Голову на свою неприятностей не оберешься! – ловко выкрутился скользкий Поцюк.

Тогда Решетников, поблагодарив Олю и прихватив свой стакан с клацающим в жидкости льдом, снялся с места и направился к Аниному столу. В длинном бархатном вишневом платье до пят и с распущенными по плечам волосами, в мягком дрожащем пламени свечей Аня была опять лучше себя прежней.

Чем пристальней Решетников всматривался в нее, тем больше его поражала одна, самая яркая, ее особенность, а именно – какая-то волнующая, притягивающая как магнит, изменчивость, нефиксированность образа, его постоянная неуловимость, заставляющая возвращаться к этим чертам лица, линиям и движениям еще и еще. Есть девушки, которые, как наука, однозначны, а Аня, как искусство, была многомерна, с тысячью оттенков и смыслов. Волнистые волосы, спадающие с открытого лба и касающиеся щек, она отводила тонкой ладонью за уши – в этом движении было что-то трогательно-беззащитное, будто она открывалась Решетникову, доверяясь ему. Но вот, словно свет падал иначе – она сгребала волосы в копну, за затылок, встряхивала головой, и этот волевой жест означал абсолютную независимость, был не менее хорош, нравился Решетникову – хотя это была уже совсем другая Аня. Появление Решетникова она встретила невозмутимым взглядом.

– Какие планы у тебя на послезавтра? – нашелся Саша.

– Почему ты спрашиваешь о послезавтра? – удивилась она.

– Я начинаю издалека, с обратного, на тот случай, если бы ты вдруг вздумала отказать мне сегодня.

– Сократим путь, – улыбнулась Аня. – Я и сегодня занята.

– И была бы занята завтра?

– Да.

– Какое счастье, что я тебя хоть сейчас вижу! – усмехнулся Саша. – Может быть, пойдем потанцуем? Вот, «Angel in my Heart» играет.

– Ты не умеешь танцевать

– Каждый из нас умеет что-то лучше другого. Пробую, что могу.

– Хорошо, мы можем потанцевать, но, скажи, разве тебя это устроит? Разве ты не достоин большего, лучшего танца? – съязвила Аня.

– Да, ты держишь слово, – одобрительно сказал Решетников. – Как и обещала, всё это несогласие у тебя оттого, что появилось время.

Он пожелал приятного вечера и направился в сторону небольшой кучки людей, обступивших Петрович-сана и Магического Поцюка. Оба были уже на взводе. Всё бы ничего, но в их разборке была та же специфическая новизна сегодняшнего вечера. Люди, окружавшие двух агрессоров, с улыбками от уха до уха внимательно всматривались и вслушивались в каждую деталь этой мизансцены, то и дело с судейской добросовестностью поправляя оппонентов.

– Ты, халяв..! – ревел Петрович-сан, подступая к Поцюку, видимо, сумевшему добраться и до его стола.

– Нельзя! Нельзя! – перебивало общество, разводя враждующие стороны.

– Ты у меня щас отхватишь пи...

– И-и! Нельзя! – заходились все. – Накажем! На кухню пойдешь!

– Иди ты..! – надрывался Петрович-сан.

– Что? Куда? – въедливо допытывались товарищи. – Конкретизируй или дезавуируй свое высказывание! «Иди ты...» куда?

– Мг-м-м... ну, это... Иди ты... э-э-э... Эдиты Пьехи давно не слушал! – безнадежно, хрипло выкрикнул Петрович-сан, страдая в последней степени.

– Не надо юлить, какой еще Эдиты Пьехи? Кто из нас ее хоть раз слушал?

Петрович-сан плюнул в бессилии и, развернувшись, ушел с банкета без всякого сожаления, видимо, материться в одиночестве.

Но вот что примечательно – жители «Парадиза», сосредоточившись на выполнении первого задания, сегодня не продемонстрировали какого-либо гастрономического перебора и даже особо не напились – алкогольно-желудочные приоритеты не то что бы отошли на второй план, а как-то обломались, не состоялись в ожидаемом виде, не принесли удовольствия. Странным образом оказалось, что стреноживание одного порока тянуло за собой обуздание другого. Отсутствие свободного развязного общения в итоге сделало пьянство и обжорство неполноценными. Это было сродни тому, как Саша с Аней (чтоб далеко не ходить за сравнениями) вчера пили чай – вместо приятных посиделок и захватывающих ожиданий все время косились на телефонный аппарат.
 

2.

Говорят, времени не существует. Его не существует, как говорил классик, относительно бытия к небытию, или в других метафизических системах и философских определениях, а в «Парадизе» оно шло, и все чувствовали его истечение. Поэтому Решетникову верили и с безусловной покорностью перекладывали на него все свои сомнения и свою волю как на человека, который знает, как нужно.

И то. В русской натуре легенда о добром царе живет вовсе не потому, что мы сами добры и романтичны, а потому, что на «царя» всегда проще свалить собственную леность и отсутствие фантазии. Что бы делали обитатели «Парадиза», проснувшись утром, умывшись и сходив на завтрак? О, спасительные точки размеренности, не оставляющие выбора и сомнений – умывание и завтрак! Дорогая сердцу однозначность! Но день впереди – как чистый лист тетради, куда нужно вписать не диктант, а сочинение. Сходить ли прогуляться в Сад? Или напиться? Чем было заполнить эти истекающие на глазах неповторимые часы – и заполнить наилучшим образом? Говорят, что нет хуже, чем ждать и догонять. Но для жителей «Парадиза» безусловно худшим было бы принимать решение самим и сомневаться.

А тут, а теперь? Люди, испытывающие прежде лишь беспредельную жажду хотения и не сознающие толком, чего же они хотят, люди, которых после завтрака едва ли не охватывала паника («Лечь поспать еще? А проснуться по темному? И ночь потом не уснуть, ходить по номеру? Куда деваться?») – так вот, эти люди, выходя с завтрака и устремляясь к стенду с объявлениями, видя возбужденные от обилия планов лица окружающих и слыша привычные речи о выборе, часах и участии, не то, что бы успокаивались – нет, лучше! – их начинало приятно лихорадить на общей волне от знакомого состояния – из намеченного и решенного за них успеть как можно больше, ничего не пропустить, никуда не опоздать и не дать себя обойти другим целеустремленным! Какое счастье было толкаться вместе со всеми у отельного стенда, с наслаждением затягиваясь сигаретой и читая спасительное:

«Приказ по раю № 3.

Пункт 1.

Сегодняшний день объявляется Днем борьбы с обыкновенностью.

Все банальные высказывания запрещаются. Любое общение между полами и поступки, не несущие элемента фантазии и романтики, строго запрещаются!

Нижний порог соблюдения сегодняшних правил – вежливое, красивое, доброжелательное общение, что для части наших товарищей тоже по-своему необычно. Скидка на интеллектуальные способности этих товарищей будет сделана при возможном нарушении ими данных правил.

Пункт 2.

Употребление любых алкогольных напитков разрешается только в контексте нестандартных ситуаций – творческого или романтического общения, философских размышлений, ностальгических воспоминаний и пр., или мероприятий, которые безусловно отмечены печатью неординарности и одухотворенности. Употребление алкоголя и табака вне перечисленного интеллектуального контекста запрещается. Запреты прежних двух дней остаются в силе».

Или:

«Распорядок дня на ... декабря

7:00–9:00. Завтрак – по расписанию отеля (выполнено);

9:00. Показательный суд над нарушителями райской дисциплины. Место собрания – бассейн восточного крыла;

10:00. Собрание в Каминном зале, обсуждение текущей повестки, объявления. Внимание! Просьба к населению рая заявлять свое участие в массовых мероприятиях (у О. Бойко) не позже этого времени;

11:00. Танцкласс для танцевальной группы (и всех желающих!). Концертмейстер жив. Репетиция новых номеров только для участников в 11:50 (остальным просьба проявить понимание необходимой секретности);

12:00. Заплыв в термальном озере. Приз победителю – дополнительные два часа компьютерных игр или пользования интернетом после отбоя. Сбор желающих в гроте у восточного крыла;

12:30. Штурм ледяной крепости. Альпенштоки и стропы выдаются в номере 371, термосы с кипятком на кухне, в секции 4. Подтверждайте участие.

13:30–14:30. Обед по расписанию отеля.

14:30. Тест-викторина «Кто умнее, люди или дельфины?» с участием Бабуна В.В. (автор демонстрирует свою новую концепцию о чрезвычайном уме дельфинов в сравнении с людьми). Сбор желающих, соответственно, в дельфинарии;

14:50. Обучение верховой езде. Сбор у манежа, ответственный – месье Клебер (!) Подтверждайте участие.

15:30. Фильм Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», в кинозале, с дальнейшим обсуждением и дегустацией новых сортов пива. Компьютерные игры на этот период (15:30–17:30) приостанавливаются.

17:30. Вечер искусств. Чтение новой поэмы о нашей жизни «Конец начала конца», оригинальный танцевальный номер, оратория «Гимн забытому рассолу», выбор «мисс Парадиз четверга», моды и инсталляции, в Саду наслаждений.

19:00. Черепашьи бега, спортивный зал, секция #9 (мини-автодром). Мини-кары также доступны. Бильярд и боулинг соответственно.

20:00. Народные забавы. Новая игра «Райские прятки», сбор и старт от ресепшена. Иметь при себе: девушку, бутылку шампанского, свечку и колокольчик. Подтверждайте участие;

21:00. Приводим себя в порядок.

22:00. В рамках программы «От банкета к банкету» продолжение вчерашней вечеринки по случаю дня рождения шеф-повара месье Кенталя. Форма одежды зимняя, в туристическом стиле (будем находиться на улице);

Далее посиделки, брожения. С 0:30 – мертвая тишина!!!»

Да как можно было не волноваться, не переживать, когда с таким насыщенным графиком голова шла кругом – в чем участвовать и от чего отказаться! Разве можно было так соблазнительно перегружать народ «Парадиза» – не требуя обязательного участия, составлять, тем не менее, такой график, при котором у человека почти не оставалось собственного свободного времени? Можно было проигнорировать завтрак, собрание и класс, чтобы понежиться в постели, но какой сумасшедший откажется пропустить суд над нарушителями в девять ноль-ноль? Эти девять ноль-ноль сразу обламывали все планы на размеренный день. Почти все заявленные мероприятия были с «хвостами», хронологически накладывались друг на друга – участник одного события не успевал к началу другого. Издевательством со стороны райской верхушки во главе с Решетниковым было то, что желающие, скажем, участвовать в заплыве, ради обладания престижными двумя часами после отбоя, не могли совместить это со штурмом ледяной крепости. Да и на сам заплыв некоторые жители «Парадиза» не успевали из-за родовых несовершенств человеческой натуры – запрещение присутствовать в балетной студии на репетиции готовящихся юмористических номеров разжигало любопытство до такой степени, что желание их подсмотреть превышало даже утрату интриги.

Что было выбрать? Соревнования по плаванию проходили в огромном природном гроте с небольшим термальным озером, теплым и до предела насыщенным пузырьками газа. Казус был в том, что газированная вода имеет гораздо меньшую плотность, и участники соревнования, как ни молотили руками-ногами, как ни воодушевлялись поддержкой публики, но, не сумев проплыть и пяти метров, тихо шли на дно под рев и гогот толпы, раздававшиеся под гулкими сводами грота, и принимали брошенный им спасательный круг как знак награды за попытку. Счастливчиком оказался лишь один из артистов, в прошлой жизни имевший прозвище Дуремар.

Но не меньшим искушением было и участие в ледяных играх, где девушки (подстрахованные резиновыми стропами через парашютную перекладину) энергично защищали свою территорию – небольшую платформу на трех высоких ледяных столбах, каковые столбы штурмующим юношам предстояло подрубить альпенштоками с металлическим клювом или растворить кипятком из огромных гостиничных термосов, чтобы платформа рухнула, и девушки плавно спустились на стропах с неба, а это было занятием непростым, ибо подход к столбам имел скользкий отрицательный уклон, а в глаза и рты штурмующих волнами летел колючий снег, подаваемый в лотки вращением барабанов.

Или – как можно было пропустить выступление Бабуна с его недавним открытием о чрезвычайном уме дельфинов, где француз-дрессировщик давал задание Бабуну и дельфину на сложение и вычитание, и дельфин выполнял его лучше Бабуна! Но посетители дельфинария не успевали к началу обучения верховой езде. В свою очередь, любители последней опаздывали к фильму с дегустацией пива. Что касается фильма, то женщины, как правило, всегда составляющие большинство среди приверженцев обучения верховой езде (не говоря уже о любви к жокейскому костюму «амазонка»), видели в этой нестыковке тайные происки мужской половины, желающей отсечь их от участия в просмотре, чтобы сугубо в мужской компании расслабиться с пивом и «воблой» (вяленым угрем и миногой) под прикрытием якобы «творческого» обсуждения. Мужчины же, ровно наоборот –  в том, что фильм «Ромео и Джульетта» будет идти с дегустацией пива, усматривали жалкий заман, нашептанный Решетникову женщинами – заман их, мужчин, на эту, не имеющую смысла без пива, мелодраму. Ибо, хотя употребление любого алкоголя допускалось лишь в интеллектуальном контексте, схема с питьем пива под прикрытием кинопросмотра представлялась все же непропорционально сложной. И как можно было не участвовать в вечере искусств, где наказанный Магический Поцюк по приговору утреннего суда танцевал женскую партию в «Умирающем лебеде» Сен-Санса, а Петрович-сан, переквалифицировавшийся в манекенщики, демонстрировал новую коллекцию с тематическим уклоном, где безусловным хитом был его «костюм прибытия в рай» – Петрович-сан проводил дефиле в распахнутом халате, с пустым Светиным чемоданом за спиной; без ручек, но на лямках, и в головном уборе из «глубинной бомбы», у которой было отрезано дно, но торчали кверху пробка и ручка. В зубах он держал огромную, а ля Шерлок Холмс, трубку, из которой валил густой белый дым, как из паровозной трубы (для этого использовался сухой лед с кипятком). Сцена первого прибытия Петрович-сана в «Парадиз» была отражена в его одежде с предельной концептуальностью.

А игра «Райские прятки»? Участники мужской команды в «Саду наслаждений» (по сути, в огромной многоярусной оранжерее) после согласованного отключения всего освещения должны были в течение часа в полной кромешной тьме скрываться в зарослях от девушек-охотниц, которые пытались отыскать их лишь с одной свечой в руке. За этот отпущенный час каждому из «раннинг мэнов» надлежало выпить все содержимое своей бутылки. Засада состояла в том, что к ее горлышку был привязан колокольчик в сетчатой оплетке, который невозможно было зажать рукой. Многих «раннингов» дианы-охотницы ловили в течение первых десяти минут, устремляясь на звук тут и там звенящих колокольчиков, но единичные «выжившие» в этой игре мужчины срывали джекпот из женского внимания и выполнения любых своих невинных романтических желаний.

И оставалось бедным, разрывающимся от богатства планов жителям рая – ловить, выкраивать свободные минуты для бытовых нужд и личного, не-общественного, отдыха.

А между тем, как это ни покажется странным, жесткий график втайне удовлетворял всех. Одни старались следовать ему неукоснительно, многое успевали и были счастливы. В других просыпалась упрямая русская сущность: «Не желаю участвовать во всей этой вашей ахинее, я – свободный человек, никто мне не указ! Назло вашей стадной организованности напьюсь сольно!» Такой человек явно своих эмоций не высказывал, а закрывался в номере, напивался из тайных запасов (ибо скрытность была необходима в силу Приказа № 3) и... тоже чувствовал себя счастливым!

Ибо, чтобы любить до конца свободу, нужно жить в тоталитарном обществе!
 

5.

Суд же над нарушителями райской дисциплины проходил так.

Судьи, то есть общество почти в полном составе, погрузившись в воду бассейна с плавающими на поверхности многочисленными зелеными и красными шарами для голосования, горячо решало судьбу уличенных в сквернословии или недостойном рая поступке. Сами нарушители, сидящие на скамье у бортика, ждали своей участи, глядя сверху на скользящих в воде длинноногих нимф. Поначалу они пытались было отнекиваться с ленивыми ухмылками и сводить все речи судей к шутке, но общество, к возможному недоумению тех, кто не знаком с психологией толпы, оказалось неумолимо, главным доводом полагая мнение секретарши Решетникова Оли Бойко: «Мы все тут с трудом терпим, чтоб не оступиться, а почему вам – можно? У вас что, льготы какие-нибудь?» и пр. Такой «тоталитаризм» был по сердцу всем сидящим в воде. Отступники, хоть и пытались шутить, но уклониться от процесса не могли уже по собственной воле, в противном случае, как мы помним, их ждало бы изгнание из общества и унылое одиночное существование. И таких интровертов не находилось.

Первым рассматривалось дело Бабуна, накануне бежавшего через весь холл в туалет с криком:

– Дорогу, дорогу! Ой, я щас обсдамся! Ой, братцы, щас обсдамся!

Было очевидно, что на сей раз Бабун опять среагировал на проблему слишком поздно. В бассейне возникла дискуссия, рассматривать ли данное заявление как скрытую непристойность, или же списать всё на состояние аффекта и простить.

Дело оказалось не столь сложным. Количество поднятых вверх красных шаров превысило число белых, но, ввиду того, что агрессии или личной угрозы кому-либо в заявлении Бабуна не наблюдалось, пострадавших не было, а, напротив, отмечалась доброжелательность к окружающим («ой, братцы!»), решено было ограничиться устным выговором и дать три часа занятий на тренажерах условно. Условный срок объяснялся и тем, что на 14:30 было заявлено публичное выступление подсудимого – правда, наказали его с лишением права последнего слова, и по той же причине.

Был наказан и артист, в прошлой жизни имевший кличку Мосол, который, не вынеся тоталитаризма, в присутствии многочисленных свидетелей продекламировал возмутительный стих:

«Спит Розитта и не чует,

Что на ней матрос ночует.

Вот проснется та Розитта

И прогонит паразита!»

Явных непристойностей в стихе не обнаружил никто, но общий дух стихотворения многие, по преимуществу девушки, сочли глумливым. Большинство шаров было красных, а наказание таким – в присутствии публики и специальной комиссии бывшему Мослу присуждалось немедленно выпить бутылку теплого шампанского. Впрочем, присудили – и сразу усомнились в адекватности наказания совершенному преступлению, наказания, отдающего излишней мягкостью, ибо осужденный воспринял приговор с радостной улыбкой, едва ли не как оправдание, и почти моментально выпил, даже вылакал все содержимое бутылки, пуская обильные пузыри через ноздри.

В свете этой совершенной судьями оплошности приговор для следующей группы лиц, а именно троих лиц разного пола, оказался, соответственно, чересчур суровым.

Суть дела состояла в том, что двое юношей, по их убеждению влюбленных в Шину Лоллобриджиду, заявились к ее дверям посреди ночи, в определенном состоянии отсутствия всяких физических и моральных стержней, и принялись выяснять отношения. «Время уходит! – высказали они свое беспокойство и поставили вопрос ребром. – Кого ты из нас, Шина, выбираешь?»

Детали данного дела не рассматривались в силу их личного характера, но и так всем, как это обычно водится в любом коллективе, было известно, что Шина, с минуту подумав и боясь кого-либо из двоих обидеть, скромно опустила глаза и пролепетала: «Обоих. Обоих выбираю. Мальчики, давайте жить втроем!»

– Б…ща! – взвыли оба Ромео не сговариваясь, затопав ногами и пьяно замотав головами от недоумения и обиды.

Учитывая все возможные смягчающие обстоятельства, оба влюбленных были, тем не менее, сурово наказаны за нарушение распорядка дня, мат и шум после отбоя – сначала их на весь световой день отправили на улицу строить ледяные аттракционы для сегодняшних и завтрашних общественных игр, а вечером – помогать в чистке конюшен местному конному персоналу. Сказать точнее – даже не помогать, а убирать стойла самим. Если в какой-нибудь Америке ни один условный конюх (ибо это касается всех профессий) не пустит чужака на свою территорию, воспринимая его предложение помощи как маркер собственной несостоятельности, то в легкой и привольной Франции работники многих сфер с удовольствием поделятся с вами своей работой, а скорее, даже на время отдадут выполнять ее вам. Распутная же Джульетта, как проявившая особый цинизм и надругательство над чистым духом любви («давайте жить втроем»), по райским меркам получила вообще «вышку» – несмотря на протесты и требования апелляции, она была сначала отправлена в комнату «Blanchissage» стирать и гладить белье двум обманутым соперникам, или, точнее выражаясь, двоим, обманутым в чувстве соперничества (которые, надо отметить, собрали и подбросили ей еще и чужого белья впридачу!). После вечернего же мероприятия Шине предстояло мыть посуду и чистить грили на кухне (точнее, в секции мойки) вместе с персоналом отеля, что упомянутый персонал также воспринял одобрительно.

Следующим пунктом следовал Петрович-сан. Он хотя и не был уличен явно в жаргонных и грубых выражениях, но рассматривался за общую весьма странную стилистику своей речи, так сказать, за подозрение в намерении постоянно выражаться. С введением запрета на всё обсценное и жаргонное в его лексиконе вдруг появились ранее не употреблявшиеся им слова, отдающие странной двусмысленностью: «игуанодон», «икебана», «эпистолярий», «Гваделупа», «пердимонокль», «гондольер». Были и другие странности. Так, например, не далее как вчера он, с рассеянным видом прогуливаясь по холлу, ни к селу ни к городу восклицал: «ля писташь!», уверяя, что хочет попросить у портье фисташек. А то вдруг с хитрым видом бормотал про себя тихо, но так, что многие свидетели слышали: «жё па!», «жё па суй!», да еще нагло при этом врал, что пытается построить какую-то французскую фразу (je pas suite...), при тщательной проверке оказавшуюся полной бессмыслицей.

Также на вчерашнем поэтическом конкурсе Петрович-сан продекламировал вирши собственного сочинения, которые формально не содержали каких-либо непристойностей, но в них дуновением мятежного ветерка ощущалось подозрительное двойное дно:

Тарас, ругаясь с братом Сидором,

Назвал его занудным братцем.

За это брат назвал Тараса

Самовлюбленным вольтерьянцем.

Автор не завоевал на конкурсе никаких призов, более того, ему похлопали, но попросили пояснить – о чем, собственно, четверостишье. Объяснение, что здесь поднимается важная тема непростых семейных отношений, оставило у жюри ощущение неполноты и осадок от присутствия чего-то непристойного за кадром.

Петрович-сан долго отпирался на суде.

– Мы заявили построение мечты, утопии, а сами вновь открываем дорогу террору и геноциду! – крикнул он. – Мы дожили до того, что по нынешним меркам даже Бабун может получить срок за одну только фамилию, так как в ней содержится неромантическая основа! А что уж говорить об упоминании французского премьер-министра Жюппе!

– Он над нами издевается! – крикнули из толпы купальщиков. – Вы поглядите, ему и сейчас неймётся!

В бассейне поднялся шум, волновались судьи, волновалась вода.

– Чего же мы тянем? – изумленно кричали одни. – Приговор нужен!

– Чем дольше будем судить, тем больше непристойностей наслушаемся! – беспокоились другие.

Разумеется, отношение общества к Петрович-сану в обычной ситуации было весьма лояльным, но сейчас людям, с трудом проявляюшим личный стоицизм, дали право наказывать тех, кто не проявил той же нечеловеческой силы воли, что они, а Петрович-сан еще и обидно насмехался над их столь весомым правом.

И тут вдруг Магический Поцюк, перекрывая общий шум и подняв над головой красный шар, крикнул из воды злорадно, во всю глотку:

– В общем, так, предлагаю! В одиночку его, в сауну! На четыре часа! Два – за «жопу», Два – за «фисташки»!

– Что-о? – взревели все, пораженные таким цинизмом. – Что-о? К ответу! Мы никому не позволим так выражаться!

И Магическому Поцюку тут же, не отходя от кассы, влепили наказание единогласным поднятием из воды красных шаров.

– Партию «Умирающего лебедя» знаешь? – задали ему судьи предварительно риторический вопрос.

– Да нет проблем, – ответствовал Поцюк. – Могу с закрытыми глазами.

– Тогда еще два часа беговой дорожки с перерывами. А то глаза закрыты, и не видишь, что уже пуз… то есть живот начал расти.

– Иуда, Брут, Азеф! – злорадно говорил теперь Петрович-сан опешившему от судебного довеска оппоненту. – Не рой яму другому!

Петрович-сана же в итоге наказали довольно необычно, с каким-то скрытым, подобно его речам, двойным смыслом – при этом смыслом как бы даже поощрительным. Его на три часа изолировали от общества в сауне (с микробассейном, душем и зеркальным меблированным холлом с аппаратурой), но обставили дело так, чтоб сиделец не чувствовал себя ущемленным. Изоляцию Петрович-сана лукаво мотивировали необходимостью его перевоспитания посредством помещения в неординарную тюремную обстановку. На этом основании уже через пять минут официант-француз, понимающе улыбаясь, внес в сауну от рассерженного общества поднос с финиками, соленым печеньем и баночным ледяным пивом. Кроме того, наказание нивелировалось тем, что подразумевало «обратный клапан» – Петрович-сан не мог выйти, но вход к нему оставили свободным для тех, кого он сам пожелает принять. Это, собственно, и помогло запоздало увидеть обществу свою ошибку – не Петрович-сан нуждался в обществе, а общество в нем. К сидельцу на тюремное свидание потянулись гости, включая и Свету Деревягину.

– Температуру сауны и воды в бассейне выставь лучше вручную, на «троечку», – говорили Петрович-сану товарищи, – Курево есть? – шептали ему, скользким словом «курево» подчеркивая свою тайную с ним солидарность. – Сочувствуем тебе, ибо три драгоценных часа впустую!

– Воля народа, Сан, – саркастически вздыхал Решетников, – Нет ли здесь с моей стороны какого-либо отступления от нашей дружбы? Ты ведь мое альтер эго, всегда говоришь то, что хотел бы сказать я сам! Если что, мы пойдем по пути коррупции, хотя… Хотя, надо признать, твое наказание больше напоминает триумф и признание! Очевидно, что не тебя изолировали от общества, а общество сдуру изолировалось от тебя!

…Три часа пролетели как один миг. Петрович-сан не успел даже дойти до дверей сауны и поплавать в бассейне.
 

3.

Очередной банкет, доведись ему пройти в прежней обстановке, мог бы показаться к этому времени лишь разновидностью ужина, но сегодня проходил в необычном формате. Месье Клебер по просьбе Оли выделил для декорирования пейзажа несколько старых палаток альпийских спасателей, из которых на улице, неподалеку от входа в крыло составили туристическое каре, а в середине соорудили очаг для костра и расставили пластиковые стулья вокруг него. Всё это содержало романтические и ностальгические отсылки в стиле советского ретро к туристическим походам, всяческим песенным фестивалям, студенческим стройотрядам и поездкам «на картошку» – ко всей той ретро-романтике, о которой бóльшая часть присутствующих не имела представления по своей профессиональной принадлежности, и даже не знала по рассказам родителей, поскольку их родители по большей части не имели об этом представления по той же причине.

Позади скамеек стояли столы с едой, под белоснежными скатертями, каждый «натюрморт» освещала галогеновая лампа на треноге, с летящими в лучах легкими искорками снега. В металлических полусферах-грилях на решетках под присмотром поваров шипели – тут куски мяса, там колбаски, на других – морепродукты или овощи. Концертмейстер Костя в свете костра играл на мандолине популярные хиты, и народ дружно ревел песни Цоя и Шевчука. Впрочем, некоторые из присутствующих пытались гнуть не фестивально-походную, а строго эстетскую линию.

– Хочу ананасы в шампанском, – говорила какая-нибудь из девушек своему спутнику, придерживаясь романтического стиля.

– Ананасы в шампанском? – удивлялся тот ее желанию. – Я бы предложил чай с птифурами, воспетыми или упомянутыми в бессмертных произведениях Сартра, Селина и Пастернака. – Такой человек делал уклон в сторону поэтики и классицизма

– Петрович-сану предоставляется слово для нестандартного суждения! – громко сообщила Оля Бойко, когда концертмейстер отложил мандолину и замотал руки в шерстяной шарф.

– В последнее время я часто думаю о соотношении в нашей жизни так называемой «руки судьбы» и нашей собственной воли, – начал Петрович-сан нечто философское, однако навеянное чем угодно, но – с наименьшей вероятностью его утренним опытом узника.

– Сегодняшний фильм «Ромео и Джульетта», который мы все вместе посмотрели после моего выхода из заключения, конечно, прекрасен, – продолжил он, – И романтических слов на его обсуждении было сказано много. Однако почему-то никто не сказал о главном, о том, что многовековыми усилиями почитателей Шекспира в этой трагедии стрелки были переведены с конкретных виновников на некую волю судьбы.

– «Переведены стрелки» – это жаргон! – стали осаживать его товарищи.

– Отнюдь, отнюдь. Стрелки судьбы есть метафора неотвратимого приближения времени чего-то такого… драматичного. Я же не сказал «забить стрелку»!

– Еще б ты сказал! А-а-а – и вот ведь, сказал!

– При любом лингвистическом разборе необходимы сравнения. И употребление сравнительных форм в их точном виде – обязательно, – ответил Петрович-сан. – Вот, я сейчас читаю вам нечто вроде лекции. Но если я приду к вам ночью с кровавым куском мяса в зубах и скажу, что я лектор, то многие девушки испугаются, и я вынужден буду уточнить, что не Ганнибал Лектор, а человек, желающий донести до вас новую информацию. Без сравнений и уточнений мы просто не поймем друг друга.

– А что это за лектор такой, ночью, с куском мяса в зубах? – придирались девушки.

Петрович-сан глянул на часы, взял щипцами с тарелки стейк с кровью, зажал его в зубах, хлопнул в ладоши и развел руками:

– Вот.

– Хм, не поспоришь. Ну, так что там с судьбой-то? – интересовались участники лекции. Лектор отложил мясо, не спеша налил себе огромный полный бокал вина (ибо «в интеллектуальном контексте»), закурил и продолжал:

– В случае каких-то драматических поворотов нам всегда легче списывать наши неудачи на судьбу, на случайность, на непреодолимые обстоятельства. Тогда как при ближайшем рассмотрении оказывается, что ситуация была полностью в наших руках, но это мы сами не проявили собственной воли и участия.

Петрович-сан затянулся сигаретой, отхлебнул вина и повел свой рассказ:

– Если брать историю Ромео и Джульетты в целом, то роковую роль в ней сыграли два обстоятельства, не отмеченные ранее никем. Первое обстоятельство не столь определенно. Это фраза Меркуцио, который сказал в запале: «Чума, чума на оба ваши дома! Я из-за вас стал кормом для червей!»  Некоторые утверждают, что слова имеют свойство материализоваться. Таким образом, именно Меркуцио стал виновником трагедии, послав конкретное проклятие обоим домам Монтекки и Капулетти, каковое проклятие конкретно исполнилось! Нельзя так распускать язык!

– Ничего себе! – ахнула толпа, – «сказал в запале»! Хорош «запал»! Перед смертью!

Тем не менее, тут сложно судить, кто инициировал трагедию. Люди с мистическими наклонностями могут считать это исполнившейся волей (просьбой, желанием) самого Меркуцио, без проклятья которого ничего бы не случилось. Но лично я в материализацию проклятий не верю. Но почему после столетий, прошедших с написания Шекспиром трагедии, до сих пор никто – ни читатели, ни зрители, ни критики не заметили, что трагедии могло не быть, и что шанс ей случиться – изначально был нулевой?

И сам Шекспир, и читатели – продолжал он горячо, – причиной трагедии считают судьбу, неотвратимость случая, фатализм. «Но им судьба подстраивает козни». Судьба! Судьба им что-то подстраивает! Но при чем здесь судьба, когда причиной всему стало разъе… то есть нерадивость одного конкретного персонажа?

 – Поясни! – заволновалась публика. Некоторые заерзали в своих креслах, пытаясь ощетиниться на оговорку Петрович-сана, но их сразу зашикали.

– Поясняю. Вы прекрасно знаете, что организатором желаемого примирения Монтекки и Капулетти был священник отец Лоренцо. В надежде на это он обвенчал влюбленных, но Ромео оказался замешан в драке – и за это изгнан прочь, в Мантую!

– Куда? – опешили слушатели в сомнении. – Куда изгнан?

– Куда, куда. В Мантую! В Ломбардию! – на этот раз Петрович-сану ничто не мешало изъясняться легально, но многим уже и «Ломбардия» в его устах вызывала настороженность. – Вы этот сюжет танцуете как родной, а исходного текста не знаете! – атаковал в ответ и он.

– Вы также знаете, что Джульетта не хотела замуж за Париса, – продолжал Петрович-сан, – и священник придумал  авантюру с ее фиктивным отравлением. Гонец, посланный священником предупредить Ромео об этой инсценировке, не успел. Ромео прибыл к склепу Джульетты вопреки плану, и, думая, что она мертва, убился в мрачной тишине склепа. И только после того, как очнулась и самоубилась Джульетта, в склеп к шапочному разбору, трепеща фалдами, прибежал организатор этого ювелирно продуманного и блестяще исполненного мероприятия, отец Лоренцо.

– К шапочному разбору! – с сожалением ахнула толпа. – Трепеща фалдами! Умеет же лектор найти слова!

– Скажите мне, друзья, – обвел собрание горящим взором Петрович-сан, – о каком роке, фатализме или кознях судьбы можно говорить, когда кое у кого просто кривые руки? Организатор авантюры не выполнил ни одного пункта – разве что Джульетту сразу до конца не отравил. Что значит – гонец из-за эпидемии чумы не успел к Ромео? Это что за организация, что за гонец и что за чума, если Ромео узнал о смерти Джульетты от других людей раньше гонца и сам побежал в Верону? Гонец не успел, а некие доброхоты в Ломбардии – и узнать, и сообщить ему о смерти Джульетты – случившейся в отдаленной от них области – успели! Если ты, организатор, знаешь о возможных проблемах сообщения между городами ввиду чумы, то первым твоим опасением должно стать, что гонец может опоздать, а первой заботой – устранение варианта неведения Ромео в случае его появления. Отец Лоренцо даже не учел, что Ромео мог и без всякого гонца захотеть тайно прибыть к своей юной жене! Что это вообще такое – затеять фиктивную смерть Джульетты и понадеяться всего на один информационный канал? Тем не менее Джульетта оставлена одна, а отец Лоренцо – ушел в луга трáвы собирать! Он обязан был оставить для Ромео любые маркеры того, что Джульетта жива, нанять дежурных из доверенных людей (няня и челядь), создать тройной уровень защиты от любой случайности – но при всем этом в первую голову сам не должен был отходить от склепа ни на шаг! Он не мог не понимать цену малейшей накладки, нестыковки, но бросил Джульетту лежать одну – беспомощную, как овощ!

– Неромантично, Сан! – закричали ему.

– Простите, но я очень возмущен! А сколько Джульетта пролежала еще с мертвым Ромео, пока действие снотворного не кончилось, и она не очнулась? А наш стратег и тут не соизволил появиться, когда можно было остановить хотя бы Джульетту. Где его вообще носило, какие были дела важнее этого? Действие снотворного ограничено, поэтому сон Джульетты нужно было обязательно контролировать, гнать от гроба Париса, чтоб подопечная не очнулась при нем – можно было нашему монаху напрячься хотя бы на это время? Таким образом, сегодня мы разрушаем один из стереотипов – в трагедии Ромео и Джульетты виновата не судьба, не фатум и не обстоятельства, а лишь отдельные индивиды, не проявившие собственной воли, безответственные, но берущиеся за то, что им не под силу! И это должно быть всем нам уроком – нельзя списывать любые наши проблемы на внешние обстоятельства, пока их решение в наших собственных руках, и мы сами можем на них повлиять.

– А я-то тут при чем? – с обидой говорил сразу по окончании лекции Петрович-сана артист Веня Рыбкин, обычно танцевавший партию Лоренцо, на которого сейчас без всякого умысла, но лишь чтоб сверить свои ощущения со словами Петрович-сана, стали поглядывать окружающие. Было понятно, что отныне Вене предстояло танцевать какого-то другого Лоренцо.

В соответствии с провозглашением дня всего необычного, ближе к его окончанию, стал проявлять свое рвение Магический Поцюк.

– Ешьте нетрадиционней! – суетливо советовал он налево и направо, успевший набраться алкоголя «в интеллектуальном контексте» и уже начавший извращаться от обилия пищи. – Пробуйте новые вкусы и ощущения! Шампиньоны заедайте бананами, а томатный сок смешивайте с пивом!

– Ну и что это будет?

– Томатное пи... – начал было Поцюк, но вдруг с ним стало что-то происходить. – Ешьте нетрадици... и-и-кг... – и он, к ужасу собравшихся, убежал за одну из палаток.

– Ты тут вот что! Ты тут физиологию не разводи! – стыдили его пару минут спустя. – Нашел место, где оригинальничать! Тут парадиз, понимаешь, тут всё должно быть одухотворено! Щас как влепим срок!

– «Влепим»? – элегантно поводил бровью Поцюк. – «Влепим», это тянет на жаргон!

– «Тянет»? – парировали цензоры. – Что значит, «тянет»? Смотри, Поцюк, по лезвию ножа ходишь!

– «По лезвию ножа», это банальный оборот, битая финжа, корка, – испуганно защищался Поцюк.

– «Финжа»? «Корка»? – подступали к нему особисты. – Тебе тут что, сапожная мастерская? Или портовый док? Ты что это себе позволяешь, а?
 

4.

Ощущение уходящего времени и окончания праздника стало всеобщим. Поднявшись в пирамиду, наблюдатели с тревогой всматривались в ту сторону света, откуда уже доносился настойчивый размеренный гул – техника расчищала снеговой завал, торопясь освободить не нуждающихся в этом пленников, и к любой радости был подмешана холодная сквозящая струя тревоги.

Времени действительно не существует – по крайней мере, в той размеренности, в которой мы о нем думаем; скорость его истечения перестала совпадать с часовой стрелкой. Скорость его истечения измерялась по предположительной быстроте вгрызания ножей и ковшей экскаваторов в лавинный завал; снежная препона сама стала убывающим временем – как в песочных часах, где из одной колбы в другую убывает не время, но – песок. А вот вам и релятивизм, дорогие жители «Парадиза», вот вам и скорость убывания времени, опережающая скорость убирания снега – там, снаружи, шли минуты, здесь же, вместе со снегом, убывали из жизни целые дни и годы воображаемых возможностей.

Десант в компьютерный зал во главе с Олей принес неутешительную новость. Информационные источники и ответственные лица Франции чем дальше, тем более проявляли неопределенность в оглашении сроков эвакуации (стали доминировать политические и финансовые мотивы), но по расчетам Петрович-сана, ледяного плена (солнечного и ледяного плена) оставалось не более, чем на двое – максимум трое – суток. Неофициальные источники месье Клебера подтверждали то же.

Два – максимум три – дня! И прощай, рай на земле. Ни о чем другом теперь не мечтали наши путешественники. Весь мир сузился до рая в Родезе. Рай был в их руках, реальный, осязаемый. И такой рай от них – уплывал?

С утра, собрав народ в Каминном зале, Решетников сказал речь.

– Признаться, я был в некотором раздумье, под знаком чего мы могли бы провести сегодняшний день, – начал он не спеша, размеренно. – Время уходит, дорогие мои, несравненные. Трактора уже грызут стену, и скоро все мы станем свободными. То есть освободимся для новых капризов начальства. Мы станем независимыми, то есть от нас опять ничего не будет зависеть!

– М-м! – замычала толпа. – Не трави душу. Что делать?

– Удача, что выпала нам, – невозмутимо продолжал Решетников, – является величиной «штучной», и вероятность ее повторения исчисляется нулём. И вот теперь все это кончается, а время перед окончанием летит стремительно. Обычное дело!

– Летит! – взвыли все. – Кончается! Что мы можем? Надо охватить всё, пока мы еще тут! А оно... кончается!

– Все мы чувствуем одно – мало! – опять подхватил Решетников, видимо, решив довести народ до белого каления. – Конечно, недогуляли, недопели, недожали, недобрали своего, не всё охватили, что могли! А дадено было много!

– И – что? Что? Не тяни резину, Саша! – взмолился народ в последней степени отчаянья.

– А вот что! – воскликнул Решетников. – Вот что. Логичным было бы устроить нечто вроде прощания с «Парадизом», попытаться догулять, добрать свое, потратить последние крохи отпущенной нам свободы, оторваться на полную катушку. Иными словами, устроить день песен и плясок, гуляний и прощального пьянства, день наивысшего отрыва и оттяжки!

– Ну? – едва не стонали все.

– Но наш рай на земле, как мы договорились, образование жесткое и со своими правилами, – твердо сказал Решетников. – То есть я хочу сказать, дорогие мои, что гуляний – не будет.

– Что? Как? – изумилась толпа. – Как это, не будет? А-а... А что будет? Будет-то – что?

– Избыток удовольствий, как уже было тут сказано, сгубил древних греков, – продолжал Решетников. – Эллада стала Римом, варварским стойлом, кабаком и публичным домом. Таково свойство любого избытка. Но только ограничение, друзья мои, только насилие над собой, над своим телом и духом, дает нам понимание настоящей сути вещей. Светлым воспоминаем всегда остаются лишь те ожидания, что не были реализованы. Труднее всего забыть женщину, с которой у тебя многое намечалось, но ничего не было!

Аня и на этот пассаж не отреагировала, А Оля саркастически усмехнулась.

– Ты обещал, что не будет никаких полных запретов! – зашумела толпа, чувствуя, куда клонит их вождь.

– Ладно, народ, не буду вас томить, – перестал дразнить общество Решетников. – Сегодняшний день будет Днем ожидания всех земных радостей и удовольствий. Это не запрет как таковой, а всего лишь пауза на один день.

– Объясни!

– Мы с детства помним ощущение, когда ждали праздника и готовились к нему. Новый год, поход на елку, ожидание дня рождения и подарков. В пору детства радость ожидания была не меньше радости от самого праздника. Но со временем мы потеряли способность переживать праздник столь же ярко, но ожидание все еще остается глубоким переживанием. Да, ожидание уже не равно воплощению. Почему так? В ожидание все еще много обещания и надежд, и чрезмерная широта мечты не позволяет равноценно воплотиться ей в реальности. Ожидание остается прекрасным чувством, но праздник оборачивается хотя бы частичным, но разочарованием.

Тем не менее, друзья, праздник без берегов, без самоограничения, без пауз – это зря потраченное время! В отличие от многих соотечественников, нам выпала возможность кататься по миру и наслаждаться его дивностями. Между тем среди нас есть ряд товарищей, которые никогда не были, скажем, в Колизее, в Версальском дворце и не видели своими глазами Стоунхендж, поскольку всякий раз, прибывая на автобусе к памятнику, не могли продрать глаз от последствий предыдущих удовольствий. Они объездили весь мир, но не видели его, ибо бóльшую часть времени провели в состоянии анабиоза. Но только отказ от всех искушений и удовольствий открывает нам глаза и обостряет наше восприятие. Опять же, не мне вам рассказывать, как приятна, скажем, встреча с девушкой после небольшой разлуки, как приятны дорогие тебе вещи, которых тебя ненадолго лишили, и даже – как приятен любой кусочек еды после вынужденного суточного голода. Если мы устроим безудержное прощание с «Парадизом», то ни этого прощания, ни самого «Парадиза» завтра, по сути, для нас как бы и не будет – как не существует Колизея и Стоунхенджа для тех, кто там был, так сказать, телом, но даже не смог выйти из автобуса. Когда мы хотим получить всё сразу, то не получаем даже малого, ибо становимся бесчувственны.

Итак, хочу вас обнадежить. Для того, чтобы обострить наши чувства, то есть удовольствие для одних и радость для других, я объявляю сегодняшний день – Днем ожидания завтрашнего праздника, то есть днем отказа от всех мыслимых и немыслимых плотских удовольствий, от всех физических наслаждений и праздников туловища. Почувствуйте себя бесплотными, но жаждущими завтрашнего праздника!

– Какой еще такой отказ? – закричали многие из присутствующих. – Мы не хотим никакого отказа!

– Программа меняется следующим образом, – невозмутимо продолжал Решетников. – Те, кто не участвует в танцевальном классе, идут на беговые дорожки и тренажеры. Никаких массажей и саун для сбрасывания веса, никакого горячего душа для разогрева мышц, только – натуральные физические нагрузки; все пускаем в кровь адреналин! На банкете – только зелень! Отбой – ровно в полночь, и женщины спят сегодня отдельно, в соседнем крыле! Есть возражения?

– Судите меня, стреляйте, но я съем на банкете мясо! – закричал Магический Поцюк. – Это нарушение прав человека!

«Нарушение прав человека!» Тут безумная затея Решетникова, возможно, и попала бы под критику и возражения, и даже могла бы закончиться не начавшись, но в умах и сердцах окружающих слова Поцюка» мгновенно породили эффект единения толпы против белых ворон. Поцюк не мог даже предположить, какую реакцию вызовет его высказывание. Мужская половина общества, дрогнувшая было в своем всегдашнем одобрении решетниковских идей, услышав слова Поцюка, решила выместить свое недовольство условиями Решетникова не на лидере, а, конечно, на Поцюке, то есть поступила заместительно, «по-своему».

– Мясо? – вскричала мужская половина, изумляясь так, будто Поцюк заявил, по меньшей мере, о желании заняться людоедством. – Тебе захотелось – мяса? Ну что же, попробуй! Только это мясо встанет у тебя в глотке, а уж нестиранных носков и спортивного белья завтра полно будет! Пока мы будем наслаждаться, ты будешь стирать нам носки, Поцюк!

– К черту отказы! – крикнула Шина. – Времени в обрез! Что значит – спать порознь? Как вы узнаете? Полицию нравов создавать будете?

Однако мужчины, уже получившие прививку против диссидентства, к ужасу Шины, вместо ожидаемой поддержки сразу же зачесали в затылках, стараясь найти приемлемое решение неожиданной проблемы.

– Часовой нужен! – вдруг счастливо осенило кого-то из них. – Евнух, так сказать!

– Магического Поцюка в евнухи! – крикнул кто-то. – У него уже от пьянства, наверняка, это... проблемы!

– Я – евнух? – взревел Магический Поцюк. – Да я женщин готов зубами рвать от страсти!

– Зубами! – заголосили девушки обреченно. – Кому нужны твои зубы?

– Хватит тягомотину разводить! – крикнул еще кто–то из мужчин. – Кто на тренажеры – подходи сюда! Землю крестьянам, воду матросам, тренажеры – настоящим мужчинам! Вперед!

– Хоть отдохнем сегодня от этих! – со смехом говорили еще.

– Да! Мужская дружба и братство превыше всего!

Общество задвигалось, привыкая к жизни в новых обстоятельствах. Оля с блокнотом уже спешила к Решетникову. «Узнай, узнай, – шептали ей возбужденно, – можно ли рыбу и устрицы, кальмаров, морские салаты? Пиво, или только минералку?»

– Ничего себе! Вот это приехали! – пораженно констатировал Магический Поцюк, нерасчетливо оставшийся почти в полном одиночестве и в оппозиции, не сулящей никаких выгод. – Вот это рай, вот это, мама родная, парадиз! «На банкете – только зелень»! И даже выпить нельзя! Короче, есть маза задринькать из унитаза!

– Что-о? – взревела толпа против одинокого «катализатора тоталитаризма». – Поганить родную речь? Нашу, родную, русскую речь? Мы никому этого не позволим! Прежние договорённости еще никто не отменял! Считай, что ты уже наказан, Поцюк! Носки нам будешь стирать до посинения!

И тут Поцюк, сам того не желая, повел сообщество на второй круг антидиссидентской «вакцинации».

– А-а... если не буду? – тихо восстал он.

Это привело народ уже в полную ярость.

– Полная обструкция! Бойкот! Руки не подадим!

– Да что мне ваши руки? – идя уже ва-банк, рассмеялся Поцюк. – Засуньте свои руки – сами знаете куда! Я кирял и буду кирять, ни у кого не спрашивая. Что вы мне сделаете?

Толпа, на секунду замешкавшись, вопросительно повернулась к Решетникову. В воздухе повисла грозовая пауза.

– По своим политическим убеждениям я демократ, – невозмутимо напомнил Саша. – И считаю демократию высшей формой социальных отношений.

Окружающие переглянулись в недоумении.

– Однако если мы договорились о жесткой модели, – продолжал Решетников, то нужно соблюдать принятые правила. Правила есть правила.

Окружающие продолжали недоумевать.

– В яму его, – сказал Саша негромко.

– Саша, в какую яму? – оробела толпа.

– Заприте его в душе на весь оставшийся срок.

Магический Поцюк заскрипел зубами.

– Я выхожу из игры, – заявил он.

– Не выходишь, – возразил Решетников. – Ты нарушил правила, находясь в игре. Сначала отбудешь наказание.

– Но ведь до конца срока! – взвыл Поцюк.

– Точно.

Благодаря диссидентству Магического Поцюка и воле, по общему мнению проявленной Решетниковым, в квазитоталитарном обществе произошел окончательный поворот в сторону решетниковского плана. Как это бывает в любом тираническом социуме, пережившем попытку покушения на свой уклад, оно только еще теснее сплотилось. Старая история – если подавляющее большинство людей в некоем сообществе разделяет определенную идею, пусть и самую нелепую, то лишь потому, что каждый считает для себя правильным быть в большинстве с плохой идеей, чем в одиночестве с хорошей. Саша видел в толпе лица, откровенно недовольные подобной архаикой, но было уже поздно – принеся в свое время присягу на верность единству сообщества, эти люди теперь являлись подчиненным меньшинством и потенциальными отступниками от священного единства. Но удивила Решетникова и другая, весьма немалая часть людей, которые вдруг приободрились пуще прежнего, будучи не просто готовыми подчиниться чужой воле и исполнять чужие приказы, но еще и конкурировать между собой за лучшее их исполнение. Еще не успели проводить под арест Магического Поцюка, а глаза некоторых уже нездорово блестели и бегали по сторонам в поисках новых отступников. Решетникова впервые поразило именно то, что для части его соратников отказ от необходимости принимать собственные решения стоит выше получения ими физических удовольствий.
 

(конец третьей главы). Перейти к Главе 4.
 



Российский триколор  Copyright © 2023. А. Милюков


Назад Возврат На Главную В Начало Страницы Вперед


 

Рейтинг@Mail.ru