Александр Хоменков

НАУКА ПРОТИВ МИФОВ

ТАЙНА ЖИВОЙ МАТЕРИИ

5. 5. Великое вовращение

Св. Игнатий Брянчанинов в свое время писал: «Святые отцы называют неведение великим, начальным злом, от которого зло рождается в полноте обилия».

Еще бóльшим злом можно считать принятие ложной идеи за истину, особенно когда это принятие происходит под давлением научного авторитета, а иногда – и под прессом государственной власти.

Представители копенгагенской школы сумели избежать этих пагубных околонаучных тенденций ХХ столетия и выйти за рамки материалистических стереотипов именно на основании своих научно-философских изысканий. В этом плане многие их общемировоззренческие высказывания, сделанные в атмосфере тотального господства материалистической идеологии, представляют значительный интерес, и с ними стоит познакомиться поближе.

Итак, Макс Борн в свое время писал:

«В 1921 году я был убежден, и это убеждение разделялось большинством моих современников физиков, что наука дает объективное знание о мире... Мне тогда казалось, что научный метод предпочтительнее других, более субъективных способов формирования картины мира – философии, поэзии, религии... В 1951 я уже ни во что это не верил».

Как известно, именно между 1921 и 1951 годами произошло становление квантовой механики, и были сформулированы ее основные философские следствия. Одно из этих следствий – это отказ от претензий естествознания на получение полностью объективной картины мира, говоря о которой мы могли бы молчать о познающем этот мир человеке. В научном, как и в более субъективных способах миропостижения, всегда будет присутствовать определенная доля субъективизма, хотя в случае науки этот субъективизм будет носить лишь «общечеловеческий» статус, присущий «универсальному наблюдателю». Поэтому, как подчеркивал Борн, «в сущности, все на свете субъективно – все без исключения».

Квантовая механика напомнила человечеству о том, что стремление к получению «объективной картины мира» подобно стремлению достичь горизонта – в реальной жизни такие стремления невыполнимы. «Теперь, – продолжает свою мысль Борн, – грань между объектом и субъектом уже не казалась мне ясной», поскольку мы не можем отделить образ познаваемого нами мира от наших психофизических особенностей. «Теперь я смотрю на мою прежнюю веру в превосходство науки перед другими формами человеческого мышления и действия, – пишет Борн, – как на самообман, происходящий от того, что молодости свойственно восхищение ясностью физического мышления, а не туманностью метафизических спекуляций».

Аналогичные мысли высказывал и Вернер Гейзенберг. Он дал развернутую характеристику происшедших в естественнонаучной картине мира перемен. Но прежде чем затронуть ее основные моменты, следует отметить тот факт, что Гейзенберг сформировался как философ в эпоху господства в европейском мышлении позитивистских умонастроений с их скепсисом относительно всякой философии. Это с неизбежностью должно было наложить свой отпечаток на его мировоззренческие высказывания, придав им черты некоторой философской сдержанности.

Итак, по словам Гейзенберга, «копенгагенская интерпретации квантовой теории далеко увела физиков от простых материалистических воззрений, господствующих в естествознании ХIХ столетия». Действительно, «в ХIХ веке естествознание было заключено в строгие рамки, которые определяли не только облик естествознания, но и общие взгляды людей» (Гейзенберг). Внутри этих рамок «материя могла быть рассматриваема только как особая реальность, независимая от человеческого духа» (Гейзенберг), – то есть от его познавательных возможностей, – «и от каких-либо сверхъестественных сил» (Гейзенберг), – то есть от Божественных энергий. При этом «понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных приборов, представленных техникой» (Гейзенберг). Но это понятие не было соотнесено с той абсолютной трансцендентности, которая составляет онтологическое основание мира.

Эти строгие рамки, в которые было заключено естествознание, – продолжает свою мысль Гейзенберг, – «во многом определялись основополагающими понятиями классической физики, такими, как пространство, время, материя и причинность. Понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных приборов, представленных техникой. Материя являлась первичной реальностью». В то же время «эти рамки были настолько узкими и неподвижными, что трудно было найти в них место для многих понятий духа, человеческой души или жизни. Дух включался в общую картину только как своего рода зеркало материального мира...

Особенно трудно было найти место в этой системе знания для тех сторон реальности, – пишет Гейзенберг, – которые составляют предмет традиционной религии и которые теперь представляются более или менее иллюзией. Поэтому в тех европейских странах, где обычно идеи доводились до их логического конца, появилась открытая враждебность по отношению к религии, и даже в других странах возникала усиливающаяся тенденция безразличного отношения к подобным вопросам. Только этические ценности христианской религии, по крайней мере вначале, принимались этим движением» (Гейзенберг).

Что же касается другой, мистической стороны христианства, то эту сторону «передовое научно-философское мировоззрение» прошлых столетий категорически отвергало. Это отвержение во многом было связано с господством в научно-философской мысли той эпохи представлений наивного реализма. В самом деле, если в выстроенной в прошлые столетия картине мироздания не было места представлениям о трансцендентном факторе, управляющим течением жизненных процессов, то, тем более, в ней не могло быть места представлениям о взаимосвязи между человеком и Вседержителем мира, о восприятии человеком Божественной благодати. Вместо онтологически первичном христианском учении о Церкви как мистическом Теле Христа, в общественном сознании утвердились расплывчатые представления о «христианской духовности». И эти расплывчатые представления очень легко можно было свести к неким чисто психологическим переживаниям в духе существующей в те времена «научной картины мира», переживаниям, не укорененным в христианскую онтологию.

В логическом завершении такие психологические переживания следовало бы соотнести с характером движения заряженных частиц в черепной коробке человека, хотя адепты такого подхода старались избегать этого принципиального для последовательного материалиста шага. Особенно сильное влияние эти материалистические тенденции оказали на жизнь российского общества. Звучащая часто в те годы фраза «наука доказала, что Бога нет» являлась во многом следствием именно такой абсолютизации ложных мировоззренческих посылок, искусно сопряженных в одно целое с наукой XVIII–XIX столетия. При этом утверждаемый на российской почве диалектический материализм являлся только верхушкой айсберга более глубоких и основательных духовных процессов, имеющих многовековую историю.

Принятые этим движением мировоззренческие аксиомы и были разрушены всем ходом развития точных наук в ХХ столетии. «Если теперь возвратиться к вопросу, что внесла в этот процесс физика нашего века, – продолжает Гейзенберг, – то можно сказать, что важнейшее изменение, которое было обусловлено ее результатами, состоит в разрушении неподвижной системы понятий XIX века» (Гейзенберг). Действительно, «на основе открытий современной физики наша позиция относительно таких понятий, как Бог, человеческая душа, жизнь, должна отличаться от позиции XIX века» (Гейзенберг). В те времена эти понятия рассматривались с позиции жесткой системы взглядов «научного материализма». Однако сама эта позиция с точки зрения современной научно-философской мысли выглядят не более чем фикцией.

Характерно, что Вернер Гейзенберг говорит обо всех этих изменениях в структуре современного научно-философского мышления как о «настоящей ломке в структуре естествознания». При этом он настаивает на том, что эти процессы возникли «не из революционных идей, которые, так сказать введены в точную науку извне; напротив, в большей своей части к ним пришли в результате попыток последовательно и до конца осуществить программу классической физики; следовательно они порождены самой ее природой». Действительно, ни у кого из ученых «не было желания разрушать или отрицать старую физику» (Гейзенберг). Этот процесс проходил как бы помимо желания самих же ученых. В то же время, «выявление нового порядка произвело потрясающее впечатление на физиков, участвовавших в этом событии. Работавшие на решающем участке сразу же ощутили, что произошло нечто из ряда вон выходящее и совершенно неожиданное» (Гейзенберг).

В самом деле, выводы современной физики, по словам Гейзенберга, «во многом изменили представление о мире, унаследованное от прошлого века. Они вызывают переворот в мышлении и потому касаются широкого круга людей». Ведь эти люди были введены в заблуждение той идеологией, которая в свое время сумела «подмять» под себя ньютонианство и своим «воющим звуком» заглушить в общественном сознании все остальные точки зрения.

В то же время даже во времена тотального господства материалистической идеологии всегда оставались ученые, не поддавшиеся воздействию господствующих мировоззренческих стереотипов и видящие в изучаемых ими материальных явлениях проявление Божественной силы и премудрости. Так, еще в тридцатых годах ХХ столетия Макс Планк писал:

«И религия, и естествознание нуждаются в вере в Бога, при этом для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания – в конце. Для одних Он означает фундамент, а для других – вершину построения любых мировоззренческих принципов».

Однако путь к этой вершине был не простым и проходил сквозь терния околонаучных мифов, на целые века закрывающих собою мировоззренческий горизонт. В какой-то момент очень многим начало казаться, что этой вершины вообще не существует и что материалистическое мировоззрение является окончательным вердиктом, вынесенным наукой. Но способные самостоятельно мыслить люди даже в те времена понимали, что «кажущееся временное противоречие между наукой и религией возможно, – поскольку наука ищет, движется и, следовательно, может заблуждаться; она находится в процессе становления, в то время как религия уже обладает истиной, открывает нам вещи, как они есть… Противоречие происходит между религией и мнением ученого, истинность которого, как рабочей гипотезы, признается лишь временно» (Марцинковский). Что же касается науки как глобального исторического явления, способного самоочищаться от мифологических наслоений, то здесь наблюдается полное согласие с мировоззренческой традицией христианства. Действительно, по словам Планка, мы «никогда не встретим противоречия между религией и естествознанием, а, напротив, обнаруживаем полное согласие как раз в решающих моментах. Религия и естествознание… дополняют и обуславливают друг друга».

Исключают друг друга лишь религиозное видение мира и околонаучные мифы, тщательно маскирующиеся под настоящую науку. Но эти околонаучные мифы, в конечном счете, всегда разрушаются под напором нового научного знания.

 

   
 

Российский триколор  © 2015 А. Хоменков. Все права защищены. Revised: марта 25, 2020


 

Рейтинг@Mail.ru